Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере - Эрих Зелигманн Фромм
Еще одним признаком тревоги и напряженности является навязчивое курение сигарет. Любой, кто когда-либо пытался бросить курить, по опыту знает, что искушение закурить сильнее всего тогда, когда предстоит знакомство с новыми людьми, или в любой другой ситуации, внушающей страх или беспокойство.
Можно сделать еще одно наблюдение. Попытайтесь посидеть, не двигаясь, ничего не делая, и не думать ни о чем. Закройте глаза или посмотрите на дерево, на поле, на цветок. Быть может, вы сочтете, что это легко. Но попробуйте! Вполне возможно, вы обнаружите, что вам не сидится спокойно, в голове роится тысяча и одна мысль, и вы просто-напросто ждете, когда уже можно будет завершить этот эксперимент.
Кому же доставляют проблемы все эти напряжения и тревоги? Вам лично? В какой-то степени, конечно, эти симптомы представляют собой индивидуальную проблему; но в большей степени они являются следствием нашего образа жизни в индустриальную эпоху. Во-первых, нас больше заботят результаты, чем ведущий к ним процесс. Этих результатов в области промышленного производства достигают разнообразные механизмы и устройства, и мы дошли до того, что тоже считаем себя механизмами, ожидаем быстрых результатов и ищем приспособления, способные произвести желаемый эффект.
Но мы не машины! Жизнь – не средство достижения цели, а цель сама по себе; процесс жизни – иными словами, процесс перемен, роста, развития, осознания и пробуждения – важнее любого механического достижения или результата, когда (это очень важное уточнение) мы любим жизнь. Если бы вас спросили, почему вы любите кого-то, а вы бы ответили: «Потому что они успешны, знамениты, богаты», вам, пожалуй, стало бы немного неловко, потому что вы знаете, что все это не имеет ничего общего с любовью. Но если бы вы сказали, что они полны жизни, что вы любите их улыбку, голос, руки, глаза, потому что они светятся жизнью, то привели бы истинную причину. То же самое и с вами самими. Вы интересны, потому что заинтересованы. Вас любят, потому что вы умеете любить и потому, что в себе и в другом человеке вы любите жизнь.
Однако такую установку сложно встретить в культуре, которая упирает на результат, а не на процесс, на вещи, а не на жизнь, которая превращает средства в цели и учит нас использовать мозг там, где следовало бы полагаться на сердце. Любовь к другому человеку и любовь к жизни – это не то, чего можно добиться второпях. Секса – да, но не любви. Для любви требуется находить удовольствие в покое, уметь наслаждаться существованием, а не деланием, владением или использованием.
Еще один фактор, который мешает нам любить жизнь, – наша растущая и ненасытная жажда обладания вещами. Верно, что вещи могут и должны приносить человеку пользу; но если они становятся целями, а не остаются средствами, то начинают высасывать из человека интерес и любовь к жизни и превращают его в придаток машины, тоже в вещь. Вещи способны добиваться множества разных результатов, но они не могут любить – ни человека, ни жизнь. Нам настолько промыли мозги как потребителям, что мы начали верить, будто на свете почти не существует полного наслаждения, не требующего что-либо покупать. Мы утратили знание, которое было довольно широко распространено всего несколько поколений назад: самые изысканные удовольствия жизни не требуют технических приспособлений. Зато они требуют умения находиться в покое, «отпускать», сосредотачиваться.
Полеты на Луну, которые будоражат воображение миллионов, большинству кажутся более чудесным переживанием, чем возможность без остатка отдаться созерцанию человека, цветка, реки или себя самих. Конечно, путешествие на Луну требует ума, упорства, храбрости, дерзновения, но не любви. Полет на Луну – лишь символ жизни в окружении механических устройств, восхищения и использования. Этот мир рукотворных вещей и их применения – наша гордость и наша опасность. Чем более важным становится «вещный» аспект мира, чем больше нас интересует обращение с этими вещами, тем меньше мы ощущаем качество жизни и тем меньше способны любить жизнь. Более того, есть основания подозревать, что технические чудеса, способные уничтожить все живое, притягивают нас больше, чем сама жизнь. Быть может, жители промышленно развитого мира не могут добиться эффективного ядерного разоружения именно потому, что жизнь потеряла большую часть своей привлекательности и предметом нашего восхищения стали вещи?
Еще одним препятствием для любви к жизни является непрестанно растущая бюрократизация деятельности. Можете выбрать для этого явления более дружелюбное название: «командная работа», «групповой дух» – или что-то еще по своему вкусу. Суть вопроса, однако, заключается в том, что в погоне за максимальной экономической эффективностью мы обрезаем каждого индивидуума до надлежащего размера, который позволяет ему стать членом группы – эффективным, дисциплинированным, но чуждым самому себе, не до конца живым, а потому парализованным и неспособным любить жизнь.
Но что мы можем сделать, вполне возможно, спросите вы сейчас, чтобы все это изменить? Обязательно ли отказываться от системы массового производства, от наших технических достижений, чтобы снова полюбить жизнь? Я так не думаю. Необходимо осознавать опасность, поставить материальные вещи на положенное им место, перестать превращать себя в вещи и в устройства для пользования вещами. Если вместо того, чтобы использовать, мы будем любить все живое, то даже вещь, стакан, к примеру, может ожить, когда мы применим к ней животворящий подход, как делает художник. Тогда мы поймем, что если достаточно долго смотреть на кого-то или что-то, то они заговорят с вами. Но нужно смотреть по-настоящему, не думая о том, чтобы извлечь какую-то пользу, и уметь оставаться в состоянии истинного покоя. Если вы считаете необходимым описывать свои чувства восторженными фразами вроде: «Ну разве не божественно?» или «Умираю от желания еще раз это увидеть!», то ваши чувства едва ли многого стоят; если вы научитесь смотреть на дерево так, что покажется, будто оно смотрит на
